Размышлизмы. Часть 2

Vласть в нескольких частях публикует "размышлизмы" режиссёра, сценариста и писателя Ермека Турсунова. В своих коротких эссе он рассуждает о злободневных проблемах, вопросах морали и нравственности, религии и политики.

О Бейбарсе:

Я не кабинетный литератор. Когда пишу, стараюсь ходить по тем местам, где бывал мой герой. Надо все «потрогать руками». Так я шесть лет ходил по следам Бейбарса. А это не только Атырауская земля. Это – Италия, Сирия, Египет, Иордания, Израиль, Палестина…Степи, пустыни, равнины, руины разрушенных городов…Это – 18 вариантов романа.

Мне важно было издать книгу вначале на арабском языке, потому что в арабском мире о Бейбарсе знают больше, чем у нас. И почитают. (Книга была издана в Дамаске и разошлась приличным тиражом).

Вторая причина в том, что Мелик аль Мелик Ас-Султан Рукн ад-дин ас-Захр Бейбарс аль-Мансури аль-Миери Абуль Футух аль-Бундукдари «правил страной Миср семнадцать лет, два месяца, двенадцать дней и одну ночь».

Страна Миср это – Египет. Там он также причислен к лику Святых. Потому что спас Ислам. Поэтому – Рукн ад-дин, то есть Спаситель Веры.

Он остановил крестоносцев. Остановил монголов. «Великий Желтый поход» по Гумилеву. Поэтому он Мелик аль Мелик – Царь Царей.

К слову, не все знают, что Бейбарс умер от яда, который подсыпали ему верноподданные в чашу с кумысом. Что весьма показательно. Его убили свои же.

Что касается открытий, то их тоже было немало.

Приведу лишь один пример.

Когда найман Кит-Буга шел на Аль-Кудс (Иерусалим), то войско его состояло примерно на восемьдесят процентов из кипчаков. Навстречу ему двинулись мамлюки, в составе которых было почти девяносто процентов кипчаков. Они встретились в местности Аль-Джалуд. Там до сих пор сохранился родник. (Бет-Айнон – с древнесемитского означает «место, где бьёт источник»). Это примерно в километре от места, где Иоанн-Креститель купал в водах Иордана Иисуса Христа.

Я нашел эту точку по картам двенадцатого века. Бродил пешком по каменистой пустыне и нашел. Нынче это место находится на территории Хашимитского королевства.

Скажу сразу: ничего примечательного. Пустыня и пустыня. Тамариск, верблюжья колючка, скучный пейзаж. Но мне было любопытно, почему монголы с мамлюками бились именно здесь. Случайности при выборе места сражения быть не могло.

И тогда я поднялся на гору Нево (Вершина Моав), чтобы сверху посмотреть на равнину. Благо она рядом. По преданию в недрах этой горы спрятан гроб Моисея. Сюда он вывел из пустыни народ иудейский и здесь пробил его последний час.

«И взошел Моисей с равнин Моавитских на гору Нево, на вершину Фасги, что против Иерихона, и показал ему господь всю землю, о которой клялся Аврааму, Исааку и Иакову, говоря: «Семени твоему дам ее». И умер там Моисей, раб господень, в земле моавитской по слову господню, и погребен в долине против Беф-Фагора, и никто не знает место погребения его даже до сего дня» (Второзаконие. 34:1-6)

Отсюда до Иерусалима сорок шесть километров.

На вершине – старая церквушка и развалины древнего храма. Туристов никаких нет. Не сезон. Тишь да гладь.

Поднялся я, значит, на эту величественную гору. Походил среди развалин, зашел в церковь, полюбовался на сирийскую мозаику, а потом направился к кресту, который установлен у самого края.

Крест тоже непростой. На ней не Христос распят, а – змей. Его в своё время Моисей распял, предупредив тем самым о знамении. О том, что будет после. Именно отсюда Христос отправится на свою последнюю Пасху к месту «предельного уничижения и славы».

«Как Моисей вознес змию в пустыне, так должно вознесену быть Сыну человеческому, дабы всякий, верующий в Него, не погиб, но имел жизнь вечную» (Евангелие от Иоанна 3: 4-15)

За крестом – пропасть. А за пропастью открывается невероятная картина.

Марево колышется над пустыней. За ней отливает синевой Мертвое море. А за морем сверкают на солнце золотые купола Иерусалима. Неслышно течет Иордан, огибая Палестину и развалины Назарета. Плывут по бездонному небу белоснежные облака. И такая тишина вокруг, словно Бог действительно решил устроить на этом крохотном пятачке минуту молчания в память о моих далёких предках.

Вот здесь, значит, и произошла главная битва. Здесь решилась судьба Арабского халифата в двенадцатом веке.

Выходит, мамлюки остановили монголов у входа в город, где хранился и хранится до сих пор гроб господен. Где жил и живёт до сих пор Дух Веры. Выходит, они спасли Веру иудейскую? Или арабскую? Или христианскую?

Как же так, думал я, сидя в одиночестве на вершине библейской горы? Это же уму непостижимо: бьются братья-кипчаки друг с другом, рубят головы, проливают нещадно кровь родную, и все это бог его знает где, на далекой чужой земле, под чужими знаменами, за чужих богов, за чужие святыни…

О контрпрограммировании:

Когда меня отдали в детский сад, я ни слова не знал по-русски. Через неделю родители меня забрали, потому что я так и не смог «влиться в коллектив». Постоянно сбегал. Для меня там все было чужим. И ходить строем малой группой в туалет я так и не научился.

Позже меня уже отдали в школу. В русскую. Тем не менее, я рос в ауле. Пил айран Кульжамал-апа и играл в асыки с Алимжан-ата. В одно ухо мне рассказывали отрывки из эпоса Кобланды-батыр, а в другое – истории Шерлока Холмса. Утром я слушал по радио Куляш, а вечерами мама, преподаватель казахской литературы, ставила пластинки с фугами Баха. В итоге получился странноватый микс.

Затем уже был университет, потом пять лет Москвы, а потом четыре года Америки и Европы. Потом несколько лет в арабских странах. Теперь у меня спрашивают, насколько мне близко все казахское?

Я скажу так: оно мне и близко, и далеко. Я делю это понятие на две части. Есть «казахи» и есть «казакпаи». Все казахское я люблю и принимаю всем сердцем. Это моё родное и я его никогда не предам. Оно меня радует. А все казакпайское меня раздражает и мне за него часто бывает неловко.

Например, я любил, когда Бекболат пел. Когда он пел, у меня учащался пульс. А когда он сунулся в политику и заговорил от себя, мне стало стыдно. Что в итоге? Певца мы потеряли, а политика не приобрели.

Когда играет Каршыга или Нургиса, у меня становится тепло на душе и мне хочется молчать. Это сравнимо с тем, когда я слушаю Моцарта или Бетховена.

Я не могу смотреть на нашу эстраду, разодетую в стилизованные под старину одежды. Тем более – их слушать, пусть они и играют на домбре. Это – псевдоэтника. Это чистой воды спекуляции на фольклорных мотивах. Дешевый стеб. Не говоря уже о всех этих телевизионных шоу с их участием. Это наш позор. Это чистой воды казакпайство. Современное варварство. Воинствующая пошлятина. Нечисть. Подражательство и обезьянничание. Они, таким образом, якобы, пытаются приобщиться к мировой культуре. Ну так надо туда заходить через парадные ворота, а не лезть через задний проход.

Иногда, на светских вечеринках, куда я «терпеть ненавижу» ходить, я замечаю, что наши женщины стали заказывать платья в парижах. Это замечательно! Правда, носят они их с явным казакпайским акцентом. Я не вижу естества, не вижу гармонии. Они не ходят. Они преподносят себя. Редко кому это идёт. Чаще всего смотрится забавно. Тем не менее, все это проникает в нашу жизнь. Глобализм у нас во дворе. Он у нас уже на помойках. Раньше там были обертки из-под картонного кефира и сырков «Янтарь», а теперь там куча мусора из самых развитых стран. Все правильно, мы же вроде как рвемся в пятьдесят самых развитых. Получается, мусор наш уже позволяет об этом говорить.

Ну и каков вывод?

А вывод простой: я не хочу быть с казакпаями. Я хочу быть с казахами. А что значит, в моем понимании, быть казахом? Это значит не на словах, а на деле пытаться что-нибудь изменить у себя дома. Перенять все лучшее у американцев, у китайцев, у немцев, у японцев…. Выучиться, адаптировать и внедрить у себя. При этом ни в коем случае не забывать про своё. Родное.

Чем я и занимаюсь. Это можно назвать контрпрограммированием. Потому что невозможно воспринимать как явление культуры то, что в массе своей производят наши, так называемые, деятели культуры. Я имею в виду назначенных производителей. Такой своеобразный непреходящий семенной фонд, который призван оплодотворять и возделывать почву.

У всякого творца есть три адреса. Он делает выбор и творит. Для народа. Для власти. Для себя.

То, что делается для народа, привязывается к традициям и ритуалам, к тому, что близко и понятно большинству. Поэтому кайратнуртас, заттыбек, весь этот той-бизнес. Полные залы на потребу дня. Дешево и незамысловато. Вся эта «Тамаша» десятого или двадцатого состава. Эрзац петросяновщина. Пустой смех. Дешевый ржач. Бессмысленный и беспощадный. Рядом с этим Турсынбек Кабатов просто Аркадий Райкин. Он умеет смеяться и смех его имеет смысл.

Если творец не нашел себя на этих подмостках, его ориентирует власть. Она предлагает на выбор несколько тем. Из самых безошибочных у нас: Абай, Президент, 550 лет и дружба народов. Весь этот набор производится в идеологических целях и привязывается к датам и юбилеям.

И что?

Хорошо, когда получается хорошо. Но чаще получается – не очень. Потому что невозможно это. Из-под палки только у евреев детки становятся великими скрипачами.

Если человек решается на самостоятельный путь и творит что называется для себя, то это, как правило, власти абсолютно не нужно и редко совпадает со вкусом толпы. Вот и получается, что истинный художник обречён жить в состоянии постоянного конфликта.

И мистики здесь никакой нет.

Культура не создается по решению партии и правительства. Её нельзя культивировать. Ей можно лишь создать условия. А там уже как повезет. Появятся творцы – будет культура. Не появятся – будем все также оплакивать своё былое величие.

О правде и лжи:

Что говорит нам наше время?

Знаний нет. Есть осведомленность.

Образования нет. Есть информированность.

Нет постижения. Есть Интернет.

Нет штучного. Есть вал.

Нет настоящего. Есть заменители.

Нет оригинала. Есть копии.

Нет преемственности в достижениях. Есть агашки и их разводы.

Нет объединяющей Идеи. Есть спекуляции на теме.

Нет национальной гордости. Есть национальные комплексы.

Нет здорового самолюбия. Есть болезненная ущербность.