Павел Банников, поэт, редактор, специально для Vласти
Подруга спрашивает в личке, что думаешь о вручении Нобелевской премии белорусской писательнице Светлане Алексиевич и реакции общественности, в том числе нашей, казахстанской. Честно говоря, больше смеялся, наблюдая за бурлением словесных нечистот и крайне недоумевал, встречая формулировки вроде “хорошо, но…”. Хочется спросить: какое такое “но”, амигос? Особенно в связи с тем, что главное предъявляемое “но” состоит в том, что книги Алексиевич числятся по ведомству нон-фикшн, а не художественной литературы.
Позвольте! Нобелевка по литературе давно уже вручается не за собственно художественные достоинства текстов автора, если совпадает — считай повезло. Собственно, для международной премии это и логично, те самые “художественные достоинства”, работающие в рамках одного языка, могут оказаться лишними или неработающими в рамках другого. Поэтому Алексиевич в этом смысле — достойный лауреат, кто не читал её книг 1990-х пусть вспомнит хотя бы за "У войны не женское лицо". Поиск здесь иной подоплёки бессмыслен, вне зависимости от того, чем именно руководствовался Нобелевский комитет, это не делает тексты Алексиевич какими-то другими, отличными от того, что в них сказано. И тут нужно сказать несколько слов.
Вообще, выбор как раз и интересен тем, что проза Алексиевич — это нон-фикшн. Тем самым жанр легитимизируется в поле большой литературы. Создание новых миров, рефлексия, основанная на фантазии, тексты, в основе которых работа с языком и языками — основа мировой литературы, но это не должно делать нон-фикшн “младшей сестрой большой литературы”. Кстати, я бы поостерёгся считать нон-фикшн исключительно документалистикой. То, что делает Алексиевич находится в иной как области, там, где реальность проживается как своя, там, где появляется возможность сказать у тех, кто вынужден был молчать, кто не имел права публичного голоса и не имел шанса его обрести. В области “литературы факта, а не литературы документа” (Варлам Шаламов очень хорошо понимал разницу между ними, говоря о “Колымских рассказах”). Документ сух, сквозь него редко проступает человек, писатель же проявляет именно человека. В этом ценность и эта ценность одна из главных для литературы вообще — видеть человека внутри бесчеловечной истории. И пусть здесь больше меня интересует то, что делают на этом поле другие авторы (Жорж Перек, например), но выбор Алексиевич достоин всяческого уважения.
Это что касается общего. Но есть и частность. Факт вручения премии Алексиевич примечателен в первую очередь тем, что это очередной шаг к восприятию русской литературы не как явления связанного исключительно с Россией и возможного исключительно в ней, в рамках её истории, современности, позиции на международной арене, отношений писателя и власти, официальной идеологии и противонаправленного, но неизбежно соотносящегося с идеологией неофициального культурного пространства. Нет. Русская литература универсальна, ей есть, что предложить миру, в какой бы стране она ни создавалась. Дух веет, где хочет. Это и есть тот уровень свободы, которого многим казахстанским русским писателям недостаёт.
