Покидая Neverland

Мы, кажется, последнее поколение, которое могло воспринимать Майкла как часть нашей личной истории и быть настолько к нему привязанным на эстетическом и эмоциональном уровне. Мы, те, кому сейчас между тридцатью и сорока.

То есть, я люблю бесконечно The Beatles, Queen и Кейт Буш, знаю тексты песен и имею массу эмоциональных воспоминаний, — но это немного другое. Это что-то из наследия родителей, то, что мы не выбирали, а восприняли от старшего поколения, из пластинок мам и пап. Мы не имели возможности сходить на концерт, не ждали с нетерпением новых релизов, альбомов и клипов, для нас они были частью абстрактной музыкальной истории. Для тех, кому сейчас двадцать, Джексон тоже стал частью культурного наследия, даже если (наверняка) завтра родится человек тридцать, которые будут в свои подростковые годы собирать меморабилию и знать его песни назубок.

Мы — последние свидетели и современники. Мы последние, кто имел чисто гипотетический шанс попасть на HIStory tour и вполне уже реальную возможность съездить в Лондон на серию концертов This Is It. Мы последние, кто принимал каждый месяц решение — какой именно диск купить в этом месяце на свои небольшие деньги, и часто решали взять что-то другое вместо свежего Invincible, потому что You Rock My World показался нам неубедительным и старомодным в ту эпоху, когда Макс Мартин рулил индустрией. Последние, в ком Майкл оказался вшит в ДНК, в ком он определял эстетику, на кого равняли всех остальных поп-музыкантов. И мы — последнее поколение, которое в полном сознании наблюдало завершение этой глобальной драмы, этого эксперимента, когда смертный человек стал живым полубогом, достиг доселе непредставимых вершин, превратился в настоящего инопланетянина (визуально и ментально), оторвался от реальности и вступил на путь распада, приведшего к смерти, настолько же нелепой, насколько загадочной — и закономерной. Не только концерты, песни, клипы, статьи в таблоидах — сама жизнь Джексона стала невероятным шоу.

После его смерти в 2009 году я выступал по приглашению своей коллеги в одном алматинском заведении, пытаясь подвести какой-то итог этого полувека, каким была жизнь Майкла в истории человечества. Высказал тогда мысль не оригинальную, но смысла не потерявшую: другого такого артиста больше не будет. Такого масштаба не достигнет больше никто и никогда.

Поэтому просмотренная неделю назад документалка Leaving Neverland никак не оставляет моего сознания.

Я никогда не был реальным фанатом Джексона, но все же просмотренное ощущалось как пинок в живот.

И ведь я, как многие мои ровесники, помню оба судилища над Джексоном вполне живо. В 1993 году, шестиклассником, я не мог выпустить из рук страницы «Каравана», где регулярно публиковались отчеты с процесса, затеянного отцом 13-летнего Джордана Чандлера. Десять лет спустя я уже работал музыкальным обозревателем, и к моему обывательскому интересу по поводу иска семьи Арвизо примешивалась уже профессиональное любопытство. Все эти процессы кончились ничем, но на Майкла было жалко смотреть. Особенно в нулевых, когда он походил на титульного героя «Инопланетянина» Спилберга, был пародией на самого себя, хрупким и потерянным, совершенно сенильным (а в те дни он был всего на восемь лет старше, чем я сейчас). Это было так страшно. Так его жалко было.

Я допускал, что то, что он делал, было неверно, но в глубине души не верил. Он был просто самым непонятым человеком во вселенной. Майкл не был, не мог быть педофилом.

Leaving Neverland можно смотреть с двух разных позиций.

Одна — ясная и понятная: обвиняющие лгут. Ими движет только жажда денег. Их когда-то впустили в волшебный мир Майкла (это невозможно отрицать) и они настолько впечатлились сносящим крышу зрелищем богатства (а эта демонстрация роскоши способна свести с ума любого, что уж там), что захотели отщипнуть себе кусочек. Плюс оба героя фильма, выходит, лжесвидетели, уже дававшие показания на прошлых судах и, если даже сейчас они изменили мнение, — значит, раньше лгали под присягой. Два трагических неудачника, заслуживающие нашего презрения — и только. Особенно в сравнении с непреходящим величием Майкла, на которого они нападают. И никаких по-настоящему стоящих доказательств — только их блеяние под камеру против слова умершего поп-идола. А он навсегда замолчал десять без малого лет назад — так что вся эта пустая болтовня должна раствориться в воздухе. Мы любим Майкла.

И да, — и нет.

И нет.

Чтобы судить, надо посмотреть этот фильм, хоть это и больше четырёх часов тяжелого зрелища.

Камера пялится в физиономии двух обвинителей неотлучно, дискомфортно настойчиво, так, что зритель может видеть каждое движение мускула на лице. Каждый может делать свои выводы: врут? говорят правду? все — на лице. Все налицо.

Когда нет запятнанных кровью трусов, следов слюны и спермы, отпечатков пальцев и частичек кожи, — а их нет, — нам всем остается полагаться на своё внутреннее чутье и на интуицию сердца. Других мерил не осталось. Верим — не верим, — той или иной стороне.

То, что я увидел в этом фильме HBO, оставило меня в глубочайшем унынии. Поскольку эта документальная картина, нарушающая все правила жанра (он смыкается с журналистским расследованием, а тут важно дать микрофон и объектив альтернативной точке зрения; — здесь же создатели пренебрегли этим требованием жанра), привела лично меня к окончательным выводам. И дальше остается только решать, что делать и как жить дальше с этими выводами.

Никто не может знать наверняка, что случилось между Майклом и той чередой молодых мужчин, которые были детьми в те годы, когда предположительно происходили преступления, в которых обвиняют поп-идола. Об этом могут знать только они: от никому не ведомых Джорди Чандлера и Гевина Арвизо до популярных актёров Маколея Калкина и Кори Фелдмана. Но для меня картинка сложилась и выглядит она так: гениальный артист, музыкант, вокалист, хореограф был человеком с искалеченным детством, ментально нездоровым, невероятно одаренным и обладавшим колоссальными богатством, властью и влиянием. И да, этот человек был педофилом, растлителем малолетних, хотя, возможно, никогда до конца не понимавшим, что то, чем он занимается, преступно и аморально. Тут можно поддаться искушению начать аргументировать, объясняя свою позицию, но это здесь не нужно: имеющий глаза да увидит. Скорее удивительно то, что, несмотря на все имеющиеся у меня данные, все свидетельства и факты, я столько лет пребывал в намеренном ослеплении.

Майкл был для всех нас полубогом, не только для героев фильма Джимми Сэйфчака и Уэйда Робсона. Мы все хотели поверить, что он был просто живым Питером Пэном, слишком невинным, чтобы попасть под подозрения. Мы слишком долго цеплялись за свою собственную эмоциональную привязанность к артисту, чьи песни сопровождали наше личное взросление и становление, чтобы бросить вызов своей слепоте.

Ведь узнай мы, что Майкл чуть ли не еженощно спит с 10-летними девочками, мы бы линчевали его без малейшего сомнения. Никто не стал бы разбираться в тонкостях психологии тридцатилетнего мужчины и его душевных травм детства. Так ведь?

А это значит, что мы загоняем в подвал сознания тот факт, что мужчины могут быть сексуально активными с другими мужчинами.

Мы всегда вспоминаем принцип презумпции невиновности, когда заходит речь об обвинениях в адрес Майкла, — «не пойман-не вор». Однако мы напрочь забываем о том, что покойная поп-икона обладала самой, наверное, мощной в мире на тот момент командой юристов и специалистов по пиару. Джексон был самой коммерчески успешной звездой в мире в те дни, плюс обладал массой других активов, в том числе правами на весь песенный каталог The Beatles. Он был мультимиллионером, если не миллиардером, плюс он создал и успешно эксплуатировал образ филантропа и мецената. Он был надеждой и атлантом музыкальной индустрии, и об это могущество сломали зубы как никому неведомые его первые обвинители, так и легальная система США.

Но оба этих бесплодных процесса и свежий документальный фильм ясно показывают, что Джексон был хищником, педофилом, совратителем, который разработал целую систему совращения, причём жертвой становились не только эти мальчишки (практически мои ровесники, к слову), но и их семьи целиком. Тактики и стратегии взяты словно из учебников по криминальной психиатрии, — и покойный поп-гигант обладал всеми возможными ресурсами, чтобы это происходило.

Когда мы твердим о презумпции невиновности, цепляясь за любую возможность спасти себя от ужаса крушения нашей веры в любимого артиста, мы забываем, что давая этот шанс на справедливый суд Джексону, мы отнимаем его у обвинителей. Мы забываем, что десятилетиями потворствовали богатому и могущественному делать вещи, мягко говоря, ненормальные (ведь сам факт, что после первого судилища Майкл продолжил спать с маленькими мальчиками в одной постели, — и это доказанный факт, – это ли не признак ощущения вседозволенности?!). Мы все, верившие в Майкла, участвовали в той или иной форме в культуре виктимблейминга, когда потенциальной жертве страшно выступать с обвинениями просто потому, что общество обратит свой гнев против неё.

Это самая страшная цена за душевное спокойствие тех из нас, кто хочет жить в наивной вере в то, что великие артисты не могут быть преступниками; что взрослые мужчины, распространяющееся о своей любви к детям, не могут некоторых детей склонять к сексу; что любым потенциальным обвинителем/жертвой движет только жажда слава и денег (если вас повредил невероятно богатый человек, неужели вы не потребуете хотя бы финансовой компенсации, пусть даже нанесенный ущерб уже никто и ничто не изгладит?). Поэтому сейчас я понимаю, почему создатели фильма Leaving Neverland предоставили слово только обвинителям Майкла и их семьям. Слишком долго мы позволяли себе слушать только одну сторону.

Защитникам Джексона, к которым я сам принадлежал до начала марта, следует посмотреть этот фильм, чтобы начать делать свои выводы. И дальнейшие дискуссии, кажется, должны включать скорее обсуждение, что делать с его музыкальным наследием (я до сих пор не уверен, что мои изменившиеся взгляды на артиста непременным следствием будут иметь изгнание Wanna Be Startin’ Somethin’ из моего любимого плейлиста), чем слепую ненависть в адрес обвинителей.

В одной древней книге выражено моральное требование «не сотворять себе кумира». Сейчас самое время заново осмыслить эту аксиому.